Отвращение (горькое, склизкое) — чувство отнюдь не царское, думает Николай. Глухое, сиплое, грубое, простолюдинское — обзывай как знаешь, всё равно не выйдет ничего поистине величественного. Презрение подошло бы куда больше, циничность вписалась бы в картину элегантно и поразительно уместно, разочарование, воспетое менестрелями и столь пугающее для юных влюблённых, также легло бы на натюрморт точной краской.

Но отвращение — всё, что чувствует Николай Ланцов, Милостивый Государь, Его Сиятельство (эмоции, которые Николай вертит под языком, мятные на вкус и немного ранят нежные дёсны). Имитировать то, чего никогда не ощущал сам, много легче подлинного — фальшь с детства жмёт руку царевича, обвивает его руками, ногами, укутывает ворохом одежд, родинок, пепельных волос. Обогревает солнцем (в этот момент становится особенно мерзко и Николай сплёвывает). Он предпочитает безветренную облачную прохладу, штиль — шторм забавен только в первые два раза, в остальном и его проще разыграть в мизансцене.

Когда Николай кланяется, он всегда скрещивает средний и указательный — забавная моряцкая примета; там непременно, видят Святые, быть беде.

[...]

У отвращения так много вкусов, цветов и запахов, что в схватке всухую проигрываешь. Николай сжимает голову руками когда запирается в опочивальне, позолоченным шнуром обхватывает шею, складывает толстую нить у горла крестом и выдыхает ровно спустя пятнадцать секунд. Кто-то вбирает фимиам кофейных зёрен чтобы снова начать ощущать, Николай же изживает, вытравливает из ноздрей, лёгких и трахеи любые разновидности ароматов — преобразовывать и распалять чужое ему не нравится, но творить своё он не способен. А значит приходится, порой, очищать сознание — освобождать место для новой порции.

Зоя улыбается ему в коридоре (амбра, кедр, бамбук, а её простыни наверняка пропахли жасмином).
Бернадетт, матушкина фрейлина, оголяет лодыжки как будто бы невзначай, становясь на самые носки тряпичных туфель (тубероза, нероли, зелёный мандарин); в этот раз асфиксия продлится секунд десять, не больше — Николаю по душе флёрдоранж и всё, что на поверку оказывается с кислинкой.
От Алины остаётся то ли призрачная тень, укрывшаяся в катакомбах (слива и ветивер), то ли яркое пламя, на которое слишком долго смотреть опасно. Николай зажимает пальцами ноздри и закрывает глаза, но она всё равно пробивается — белые лилии, полевой вьюнок, горчица.

Лисы не славятся сильным обонянием, но Николай — особенный. Сам он хотел бы, пожалуй, пропахнуть морем — но чёрта с два. Шаги юного царевича устилают древесный янтарь и можжевельник. Не остаётся ни запаха сгнившей рыбы, ни последождевой свежести на родной палубе — лоск, роскошь прогоняют их пинками обратно в океаны и гавани, оборванцам нет места в царском дворце, им вообще нигде нет места.

Николай пожимает плечами и смиряется.

[...]

Для Равки Николай хочет лучшего будущего — и что может быть лучше бастарда на троне (у этого слова скверный привкус, но тот, кто жуёт его с детства, в состоянии привыкнуть). Власть всего лишь приятный бонус, разумеется, что следует мороком по пятам, оттеняет лихой прищур глаз и каждое слово, брошенное наотмашь. Николай отучается говорить коротко и бегло — любовно сцеживает яд, ласкает, одаривает вниманием и вдохновением. Его обожают друзья, слуги, его будут обожать подданные — вы заметили, что слова «обожание» и «отвращение» начинаются с одной буквы?

Ещё Николаю нравятся термины: владычество, влияние; сильнее всего — возможность. Один орёл с человеческой головой на лацкане кафтана откусывает голову другому и плотоядно облизывает окровавленные губы (кто угодно мог бы поклясться, что видит там васильковую кровь). Она бьёт артериальным потоком и у Николая под троном и под ногами неаккуратные смазанные лужицы, запятнаны сапоги и немного испачканы пальцы. Это нехорошо.

Хочется: закинуть ноги на стол, никогда не чувствовать, отложить игры в имитацию и больше вообще ни во что не играть, сжать излюбленный жгут из спальни на чужой шее (Николай воображает, что Алина отлично подойдёт и в этот раз его релаксация выходит особенно шумной). Где-то, он знает точно, ступил не туда — глупости всё это про царей, что неспособны воплотить в жизнь собственные стремления; жертвы на благо государства, уверен Николай, окупаться должны троекратно — и где же тогда его чёртова награда? Разве Равке досталось мало жертв?

Хороводы Николай водит с гложущими сердце сомнениями. Они вырывают из него позвонок за позвонком, он в ответ сверкает белозубой улыбкой (а лучше бы ухмылялся, это интереснее выглядит). А точно ли ты бастард? А точно ли будешь достойный царь? А точно ли (ра)спад того стоил?
Когда Николай устаёт танцевать, он только отмахивается, щурясь в темноту — эта страна видела и похуже правителей, и он есть благодать, ниспосланная святыми. Алина не реагирует на шутливые просьбы даровать ему благословение истинное, но Николаю достаточно всех предыдущих, ибо он Король Шрамов, законный наследник, изгнавший тирана и спасший от гражданской войны целое государство.

(отвращение
отвращение
отвращение)

Сексуальные контакты проводят две параллельных полосы к пометке «насильственно» — Николай не привечает шутки о военных флэшбеках, но всхлипы и воздыхания женщин в постели напоминают ему агонии смертников на идеально чистом плацу. Отдаваться его спутницы умеют с таким невероятным забвением, что впору свернуть тонкую шею — и заметно не будет. За ним приберутся, но Боже правый, как же противно.

От влажных, долгих поцелуев краснеют и припухают губы, а на коже чернеют лиловым уродливые отметины.
От долгих, умопомрачительно приятных и тесных прикосновений могут остаться царапины и синяки.
От быстрого ритма сбивается дыхание, от медленного — кружится голова. Душно. Липко. Отвратительно.
Николай думает, что секс поразительно похож на процесс умерщвления, что акт единения, призванный считаться ещё одной формой любви, напоминает пытку и самовластие.

Ему говорят — мужчина берёт, женщина отдаётся.
Ему говорят — мужчина трахает, женщину трахают.

Причинил ли Николай горничной Бернадетт боль? Причинял ли боль его отец — матери? Правда ли дети рождаются на свет, порождённые деянием животным, грубым, отвергающим свободу как данность?
Плохо ли хотеть?

Николай не знает, приходилось ли женщинам с ним когда-нибудь симулировать оргазм, но думает, что и с этой задачей, пожалуй, справился бы. Ему нравится играть в заинтересованный первый контакт. Проявлять инициативу, не беспокоясь о том, почему мужчин принято называть охотниками. Николай хочет быть в море, хочет стать достойным царём, ему не нужно никаких жертв, никакой охоты — но отвращение отвращение отвращение если всё это только вопрос привычки, то он давно закрыт.
В предначертанное Николай тоже не верит, он просто желает взойти на престол — власть, быть может, дарует ему право играть чуть меньше.

(на самом деле это неправда, конечно же, но Николай умоляет никогда не рассказывать ему этого. здорово делать вид, что ты не понимаешь — это как будто бы снимает часть личной ответственности)

Я ошибался.
Я был не прав.
Я согласен с тобой.

Николай Ланцов никогда не ошибается, но ему так нравится притворяться обычным. Быть обычным куда лучше чем быть надеждой государства.
(или может здесь он тоже соврал)

[...]

Хочется: чтобы змеи обнимали за запястья, чайки распевали баллады над головой, выходить в море и не задумываться о том, что осталось за спиной. На практике: за правой лопаткой лизоблюды, за левой — религиозные фанатики, и у змей, ворон и скорпионов всегда чёрный цвет, цвет Дарклинга, когда-то пытавшегося отобрать у Николая всё. Что-то ему всё же удалось, но об этом размышлять не стоит. Ни мать, ни отец не разговаривали с Николаем в детстве, и потому мудрых советов он не вспоминает — лично раздаёт их всем вокруг, тщательно сортируя оттенки. Серого не существует как данности. Справляться с ситуацией проще, когда остальные не умеют смешивать краски и различают только чёрный (Александр) и белый (Алина). Других цветов они не знают, а графит — под строжайшим запретом.

Николай — смальта, кобальт, утрамарин.
А может быть и нет.

Очень долго лукавить, вроде бы, опасно — Николай слышит, как люди говорят «в притворстве рискуешь утратить сам себя», но ему немного смешно, потому что в четыре года он потерялся в огромном замке, после, в шестнадцать — ещё раз, в незнакомом порту. Больше Николай не терялся нигде, внутренний мир — зыбкие глупости для простолюдин, наверное, потому что внутри у Николая всегда именно то, что необходимо, и сегодня там есть отвращение, алина, отвращение, а помощи просить совсем некого.

Если Святые Равки и правда раскручивают судьбоносное веретено, даже с ними может выйти договориться; Николай сверкает белозубой усмешкой потому что лучшая защита — обаяние и ворох приторных комплиментов. Он щедро размазывает пригоршни конфет по чужому рыхлому телу, одно сменяет другое, выглядят абсолютно одинаково, но Николай заставляет себя не скучать. Скука — удел тоже не царский (отвращение) Зоя вздёргивает вверх подбородок (отвращение) Алина вжимает ногти в ладонь (отвращение); узел на шее Николая распускается только чтобы затянуться штыком рыбацким и петлёй обернуться вокруг кадыка.